Из фондов архива

Пароход «Седов» двигался вперед, на Север, всей своей мощной грудью тараня лед. Путь его преграждали высокие плавучие горы - торосы, свирепый ураган швырял его из стороны в сторону. Но отважным морякам не было страшно. Капитан корабля Бадигин, стоявший на мостике, прижал к глазам бинокль и взволнованно сказал помощнику:

Впереди вода! Налегай, братцы, пробьемся! В это самое время послышался женский голос:

- Юра! Сбегай в магазин за манкой!

Капитан Бадигин, а это был шестилетний Юра, слегка вздрогнул, вздохнув, сошел с «мостика» и отправился домой, к маме. Правда, он не забыл сказать помощнику:

- Заступи на вахту! Я сбегаю за манкой и вернусь.

Скоро он вернулся, и «Седов» продолжал свой героический дрейф.

Сияло майское солнце, в траве звенели кузнечики, поднимались к небу жаворонки, а перед мальчиками лежала суровая Арктика. Они пробивались к ней, круша льды, на своем корабле. Неважно, что «плы­ли» они на большом деревянном ящике. Важно то, что они верили в ко­рабль, в капитана, и в свое мужество.

Они играли на полянке между пристанью и своим домом и так были захвачены «ледоколом», что не заметили парня в матросской тельняшке. Он стоял некоторое время в отдалении, наблюдая за их игрой, и было ему очень интересно.

Подойдя к ящику, парень тронул воткнутую в «корабль» палку, на которой развевался лоскут красного сатина, и сказал:

- Хорошая посудина! И мачта что надо. А где же радиорубка? Радиорубка - глаза и уши корабля, связь с Большой землей. Без нее нельзя.

Услышав такую речь незнакомца, «капитан Бадигин» взмок от волнения и забыл о том, что «Седов» должен выйти в Гренландское море.

- Я, товарищи моряки,- отрекомендовался парень,- служил на флоте, демобилизовался и теперь работаю в Ставропольском райкоме комсомола инструктором. Приехал к вам в Отважное в командировку. Давайте знакомиться.

Мальчики смущенно молчали.

- Знаете что? Станьте в шеренгу по росту!

Они живо соскочили с ящика, было их девять, и построились.

- Смирно! - скомандовал инструктор. - А теперь называйте свое имя и фамилию. С тебя начнем, капитан, давай!..

- Юра Деревский!

- Петя Деревский!

- Слава Деревский!

- Володя Деревский!

- Вася Деревский!

- Коля Деревский!

- Митя Деревский!

- Веня Деревский! Сережа Деревский!

Теперь удивлялся инструктор. - Послушайте, да вы никак братья!

- Ага! - подтвердил Юра. - Да, но...

Он разглядывал их, все больше и больше недоумевая. Один - рыженький, весь в веселых конопушках, другой смуглый, глаза черные, лицо длинное, третий - круглый, как луна, волосы соломенные, в общем, все девять совсем разные...

- А у нас еще есть четыре сестрички. Валя, Маша, Нина, Аня! - сказал Петя.

- И еще у нас есть два брата. Они в армии! - веско проговорил Юра.- И одна взрослая сестра. Не с нами живет.

Пришло время объяснить читателю, откуда появились в доме Деревских эти славные ребята.

Дело в том, что живут Деревские уже не в Сызрани, а в селе Отваж­ном на правом берегу Волги, среди живописных Жигулевских гор. Здесь, в Яблоневом овраге, находится поселок нефтяников. Приехали они сюда и поселились в доме из пяти комнат.

В их уютном доме часто собирались рабочие промыслов, односельчане. Приходили по воскресеньям, на праздники, в дни рождения детей - Вали, Вени, Сережи. Хлебосольные хозяева угощали сытно, вкусно, уговаривали:

- Ночуйте у нас, места всем хватит!

И впрямь, жили они в своем доме просторно и по тем временам богато.

Однажды вечером, когда дети уже спали, а Александра Авраамовна, по обыкновению, шила, Деревский сказал:

- Быстро растут наши дети! Давно ли Валя в куклы играла, а теперь твоя правая рука.

- Верно,- согласилась Александра Авраамовна.- Комнаты большие, просторные, а детей всего трое, шуму мало...

- Шуму мало? А зачем тебе шум? К чему ты клонишь, мать, не пойму...

Она отложила шитье.

- Еще бы пятеро ребятишек здесь поместилось! Есть у меня, Емельян, друг мой, мысли, о которых ты не знаешь. Скажу тебе все. Я хочу иметь много детей...

- У нас их много - Тимофей, Панна, Дмитрий, Валя, Веня, Сережа...

- А я хочу больше! Я хочу так жить, чтобы всегда со мной рядом: вокруг меня были дети. Чтобы старшие выходили в жизнь, а на их месте появлялись в нашем доме новые, маленькие дети. Я хочу их купать, расчесывать им волосы, шить им платья, слышать их разговоры, смех, плач. У каждого своя доля. У меня - такая. Пойми меня, Емельян.

Деревский молчал. Молчал так долго, что она подумала: «Он не согласен, он этого не хочет». Но он, наконец, сказал:

- А справишься ли ты?

- Справлюсь, Емельян! Да разве ты меня не знаешь?

На другой день, было это в воскресенье, жители Отважного Деревские отправились на пристань, сели в катер.

- В Ставрополь? За покупками? - интересовались любопытные.

- За покупками! - отвечала Александра Авраамовна. - К вечеру вернемся.

Через полчаса были они в Ставропольском доме матери и ребенка. Изложили заведующей свою просьбу. Это была симпатичная, умная женщина. Не задавая лишних вопросов и сразу почувствовав доверие к Деревским, она сказала:

- Хотите взять на воспитание детей? Прекрасно. Пойдемте со мной, выберете, кто вам понравится.

И повела их в спальни. Здесь в белых кроватках с сетками и на руках у нянь сидели малыши. Старшие, двухлетние и трехлетние, ковыляли от столика к столику. Стриженная под мальчика очень живая девочка быстро подбежала к Деревской, ухватилась ручонками за юбку:

- Идем, я дам тебе куклу... И потянула в угол, где на детском стульчике сидела кукла.

- Вот эту, пожалуйста, приготовьте мне,- тихо сказала заве, щей Александра Авраамовна.

- И я хочу к вам,- подбежала к Деревской смуглая, лет четырех девочка.

- И я, и я...- уцепились за нее двое мальчишек.

А из соседней комнаты вышел улыбающийся Емельян Константинович еще с тремя мальчиками.Когда Деревские вернулись под вечер домой, на улице возле их дома, обычно, толпились люди.

дед Софроныч, просидевший всю зиму в хате, только вот сейчас совершил первый выход на улицу и потребовал, чтобы ему немедленно объяснили, откуда Деревские привезли детей, зачем и надолго ли.

Растить будем, дедушка! Воспитывать, сироты они! - прокричала Александра Авраамовна старику на ухо и открыла дверь своего дома.

- А что - сказал Софроныч, поглаживая длинную рыжую бороду.Хорошее дело делаете! Да поможет вам бог, люди добрые!

Через каких-нибудь двадцать минут все Отважное узнало о событии семье Деревских. В дом к ним набилось полно народу. Суетливая соседка Дарья быстренько замесила тесто на коржи. Дочка ее, длинноногая Маня, сбегала домой, принесла подсолнухов и меду. Кто-то принес полотна и две простыни, кто-то детское одеяло и игрушку - два деревянных петуха клюют зерно.

- А где дети будут спать? - поинтересовалась Дарья.

- Не тревожьтесь, всем места хватит! - успокоил ее Деревский.

- Ну да, ну да, всем места хватит! - повторила за отцом Валя. Когда посторонние разошлись, а дети, умытые, накормленные, уснули

а печи, на лавках и на диване, Дарья, которая специально задержалась, озираясь по сторонам, шепнула Александре Авраамовне:

- Ты, гляди, Авраамовна, чтобы твои родные, кровные дети сирот не обидели.

Дарья не знала, что у Александры Деревской нет «своих, кровных». Прошло несколько дней...

Мать и Валя вытащили из сундука простыни, скатерти и занавески, вооружившись ножницами, разрезали их на несколько частей.

В это время явилась Евдокия, соседка, спросила сразу же с порога:

- На всех хватило?

Ине дождавшись ответа, выбежала, а через несколько минут вернулась с отрезом сатина. - Вот, возьмите. Четыре-пять простынок получится.

Но ведь это очень дорогой подарок, - смутилась Александра Авраамовна. - Ты, верно, себе на платье набрала? Бери без разговоров! - рассердилась Евдокия. - Сама будешь о детях заботиться, а люди, чтоб в стороне стояли, так, что ли?

Кто-то постучал несколько раз в окошки. Деревская выглянула, увидела секретаря Ставропольского райкома партии. Неподалеку от дома стоял его возок.

- Добрый день вам в вашей хате! - поздоровался секретарь рай­кома.- Дошли до меня слухи, что есть в Отважном славный дом, и мно­го в нем хороших детей. А ну покажите мне, Авраамовна, свою команду. Где вы, воробушки? Сейчас обо всем узнаю, кушаете ли кашу, слушаетесь ли папу и маму.

Низенький, приземистый, плотно скроенный, ходил из комнаты в комнату, быстро перезнакомился со всеми детьми.

- Помните, - сказал на прощанье,- у вас много друзей. Всегда готовы вам во всем помочь. Кстати, прошу вас завтра прийти в райторготдел. Там получите материю, детскую обувь, жиры, муку, все, что нужно. Очень прошу вас, составьте список всего необходимого, не стесняйтесь.

Вечером перед сном Валя прижалась к матери, сказала горячо:

- Мамочка, мы малышей никогда-никогда не бросим, как нам не будет трудно.

- Спи, Валюша,- погладила Александра Авраамовна дочку по голове.- Разве для того мы их взяли, чтобы бросить? Они теперь наши. На всю жизнь. Это твои сестрички и братики, дочка.

Валя так рьяно, так старательно занималась детьми, уделяла им столько внимания, что мать опасалась, как бы это не сказалось на ее учебе.

Но это ей не помешало. Она осталась первой ученицей в классе. К ней по-прежнему часто приходили подружки, прося объяснить заданный урок. И девочка, обвешанная младшими братишками и сестричками, терпеливо и умело объясняла одноклассницам непонятное.

Наблюдая за дочкой, Емельян Константинович сказал:

- Ты знаешь, я заметил, что у всех наших детей педагогические спо­собности. Как ты думаешь, почему это?

- Не знаю,- пожала плечами Александра Авраамовна. - А я знаю. Потому что они в тебя.

Теперь с утра до вечера в доме Деревских толклись люди. Женщи­ны, расположившись в комнатах и на кухне, помогали Александре Авраамовне купать детей, стирать и гладить. С пустыми руками никто не приходил, всегда приносили гостинцы - мед, конфеты, пироги, ко­стюмчики, платьица своих детей, из которых они повырастали. Частонаведывались начальник промысла, секретарь Ставропольского райко­ма партии, заведующий районным отделом наробраза.

- Хватит ли у вас до конца месяца муки, круп и жиров, не подбро­сить ли еще чего-нибудь? - спрашивали они.

Однажды в воскресенье явились пионеры, пять девочек и трое мальчиков в белых блузах и красных галстуках.

- Входите, миленькие, садитесь! - радушно встретила их мать. По­ставила перед ними вазу с яблоками, коробку конфет, печенье.

- Сейчас самовар поставлю, будем чаевничать...

Гости искоса поглядывали на стол. Им очень хотелось полакомиться шоколадными конфетами и краснобокими яблоками, но они не решались. Ведь пришли в этот дом с серьезными полномочиями и набрасываться на угощение считали неуместным. Сидели тихо, молча переглядываясь. Выручила Валя. Вбежала в комнату, поздоровалась.

- Видели картину «Поэт и царь»? - спросила она.- Вот мировая картина!

Гости оживились. Самая старшая девочка Оля встала, торжественно сообщила:

- Мы ваши шефы. Приехали из Ставрополя.

Александра Авраамовна внесла самовар, Валя налила гостям чаю.

- Спасибо, мы не хотим! - сказала Оля.

Но все остальные дети так живо приступили к чаепитию, причем не оставили без внимания конфеты и печенье, что Оле ничего не остава­лось, как последовать их примеру. Потом она положила перед собой блокнот и обратилась к Александре Авраамовне.

- Я хочу составить список... Скажите, пожалуйста, что нужно детям.

- Ничего нам не нужно, голубушка, ты же видишь, у нас все есть.

- В гости приезжайте, будем рады! - подбросил словцо Емельян Константинович.

Через неделю шефы снова приехали. Теперь вошли в дом смело и ре­шительно. Привезли несколько килограммов конфет, десять тортиков и ворох детской одежды.

Долгое время не могла привыкнуть к дому Нина. Все грустила она и часто, забившись в уголок, плакала. Ничего ее не радовало, детей она сторонилась. После расспросов Александре Авраамовне удалось выяснить, что в Ставропольском детском доме живут ее родные братья - Коля и Митя. И там же, у одной чужой бабушки,- сестричка Маша. Кстати, в эти же дни почтальон принес письмо с таким адресом: «За Волгу. Отважное. Деревским». На клочке бумаги было написано: «Нам сказали, что у вас живет Ниночка. Мы хотим к своей сестре и к вам. Заберите нас к себе. А тут у одной старенькой бабушки живет наша сестричка Маша. Ее тоже заберите. Николай и Митя».

Деревская поехала в Ставрополь и там отыскала всех троих - Колю, Митю и Машу.

Нина в ожидании их целый день волновалась, плакала, смотрела в окно. Вдруг она, такая молчаливая и замкнутая, закричала радостно:

- Наши идут! - и, выбежав из дому, бросилась на шею Александре Авраамовне.

Садик у дома Деревских был небольшой,- всего лишь несколько яблонь и вишен, груша-дичок, три куста смородины и кры­жовник.

Александра Авраамовна любила оставаться со своим садиком на­едине. Подходила к деревьям, вслушивалась в их тихий шелест, гладила ветки, нежила глазами каждый листик. Весной звала детей, мужа, пока­зывала клейкие, готовые вот-вот лопнуть и вспыхнуть белым цветом почки на деревьях.

- Глядите, глядите, как набухли...

Весной и летом она выносила из дому швейную машинку в сад, ста­вила на стол и шила, шила... Тут же, в саду, и стирала. Вале поручала стирать детские вещи - платьица, штанишки, трусики малышей. А простыни, наволоки, пододеяльники, полотенца - этого никому не доверяла, все сама.

За домом росли две молодые сосны. Валя с Машей развешивали между ними белье.

Соседки, прижавшись к низенькому забору, вслух обменивались впечатлениями: - Ну и хозяйка Авраамовна! Белье как снег!

- Скажи нам, Авраамовна, чем ты стираешь, может, есть у тебя

волшебная машина?

Вот еще скажете - «машина»,- смеялась Александра Авраамовна. - Руками, голубушки, стираю, руками.

Летними вечерами Деревские допоздна сидели в саду, обсуждали события прошедшего дня, говорили о детях:

- Что-то давно от Панны писем не было... Как там ее доченька? Может, не дай бог, захворала.

- Да что ты, мать. Все здоровы, зря тревожишься.

- А Дмитрий скучает по дому, уж я-то знаю...

- Да, сердце у него верное.

- Валю хвалила учительница. Сказала: «золотая девочка». - Только ты ее не перехваливай, мать.

- Да скромная она, Емельян, не зазнается. Ниночка сегодня весь день капризничала, днем не спала.

- Перегрелась на солнце.

- А Сережа и Веня поссорились, драться стали. Вот не люблю!

- Петухи! Не позволяй им драться, мать!

- А ты думаешь, я позволяю? Я - строгая!

- Так уж и строгая! А что это Петя целый день пилил?

- Планки делал для планера. Машенька что-то больно тиха...

- Ну и что ж? Значит, характер такой.

- Валя говорит, что Петя и Коля очень способные. Уже все буквы знают. Только складывать не умеют.

- Ничего, Валюшка научит.

Было 22 июня сорок первого года. Воскресенье. Александра Авра­амовна, сидя за столиком в саду, строчила на швейной машине платьице Ниночке. Шила и думала о своем. Вот если бы посадить орех! На Новый год украшали бы елку орехами.

Валя сидела рядом с мамой над книжкой. Детвора копалась в песке. Емельян Константинович был в доме. Писал старшему сыну письмо: «Мамочка наша здорова, весела, как всегда, не сидит ни минутки без Дела, все в работе по дому и с детишками. И у меня на промыслах все порядке. Гоним изо всех сил, хотим перевыполнить квартальную программу. Строим нефтяные и насосные вышки. Дорогой сынок, очень мы по тебе соскучились, так хотелось бы повидаться».

Он окончил письмо, вложил его в конверт, надписал адрес. Посмотрел в окно и увидел привычную, милую картину. Пронизанные солнцем, чуть-чуть колыхались ветви деревьев. Дети лепили из песка пирожки. Валя углубилась в книжку, Александра шила.

Он взглянул на ходики. Двенадцать часов. Включил радио.

- Передаем выступление Председателя Совнаркома. - услышал он и сел, удобно устроившись, на диван.

- Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу,- зазвучал тревожный голос,- без объяв­ления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах...

Он выслушал все до конца, вышел в сад.

- Емельян! - радостно встретила его жена. - Ты знаешь, о чем я думала? Не посадить ли нам орех, может, приживется?.. Но, взглянув на мужа, она в испуге отшатнулась:

- Что случилось? Что с тобой, Емельян? Говори скорее!

- Война. Немецкие фашисты напали на нас. - Он произнес эти страшные слова негромко, но все их услышали. И детишки, сразу же прекратившие свои игры, жмущиеся к матерям, и соседки, и мужья их. Вмиг сад заполнился людьми.

В ночь, первую после объявления войны ночь, Деревские не спали.

- Как они осмелились, проклятые фашисты? Нарушили мирный договор и сбрасывают бомбы на города... На детей - бомбы!..

Александра Авраамовна подходила то к одной, то к другой кроватке, всматривалась сокрушенно в спокойные лица детей. Спят безмятежно... А что их ожидает? Что всех ожидает? Сможет ли она теперь, когда наступили грозные для Родины дни, дать детям все необходимое?

А Емельян Константинович то думал о старших сыновьях - Тимофее и Дмитрии, которые, он был уверен в этом, уже выполняют приказы советского командования.

- Будет трудно, очень трудно, Саша! - сказал Деревский.- Больно страшные жертвы понесем, я знаю, но выдержим. Знаю, что «никто пути пройденного у нас не отберет».

Последние слова произнес Деревский без всякой патетики, спокойно и просто, знал это не только слова из песни, это вера.

Про себя он решил: «Завтра же пойду в военкомат, пусть сразу же отправляют на фронт».

Но назавтра выяснилось, что большая половина рабочих по мобилизации и добровольно отправляется на фронт. Пришлось остаться. Объем работы на промыслах увеличился почти вдвое, а количество рабочих уменьшилось тоже наполовину. Емельян Константинович с утра до вечера не уходил с участка. Обед ему на работу приносила Валя. Он, всегда такой спокойный, аккуратный, теперь ел стоя или на ходу. В конто­ре почти не бывал; пропахший бензином и нефтью, метался от участка к участку, ободрял рабочих, - в большинстве своем это были женщи­ны, заменившие мужчин, ушедших на фронт. Емельян Константинович терпеливо обучал их, наставлял, помогал осваивать профессии слесаря, механика и даже плотника. Не было деталей для вышек. Тогда Деревский придумал строить полувышки, усовершенствовав этим способом добычу нефти. Под его руководством в лесу, в течение одного дня, соору­жали одну такую полувышку. Нередко приходилось работать и ночами, при свете прожекторов. Коллектив рабочих Ставропольских промыслов каждый квартал выполнял программу на двести и триста процентов.

Нефть нужна была фронту. Ее ждали танки, самолеты, бронемашины.

Вскоре Александра Авраамовна пошла работать в детский сад. Когда Емельян Константинович узнал об этом,- он не виделся с женой два дня, то впервые в жизни рассердился на нее:

А к своим детям воспитательницу возьмешь? - спросил недо­вольно.

Не могу я дома сидеть, когда в мире такое происходит. Люди каждый миг на фронте погибают, а я в тихом уголке сижу! - горячо заговорила Александра Авраамовна.- Если б я помоложе была, в госпи­тале работала бы, как в гражданскую...

- Ты думаешь, если б я был помоложе, я бы здесь сидел? Деревский подошел к карте, висевшей над столом. Печально всматривался в извилистые пунктиры речек, в голубое пятно Черного моря.

Туда, к его берегам, к родному Краснодарскому краю, рвался осатанелый враг.

Деревский понял: возражать напрасно, жена пойдет на работу.

А дома нисколько не нарушился порядок. В восемь утра дети вставали, умывались, завтракали. Школьники отправлялись в школу, а малы­ши оставались дома. Играли, бегали, рисовали. Днем сами аккуратно раздевались и укладывались спать. Старшие приходили из школы, кор­мили младших, сами, поев, усаживались за уроки. Правда, завтраки и обеды с каждым днем становились все более скудными. Молоко полу­чали дети не каждый день, сахару на каждого по два кусочка. Но никто не жаловался, не капризничал, не просил увеличить порцию. А бывало так, что старшие добровольно отдавали младшему братику или сестричке свой кусочек сахару.

Дети видели родителей редко. Александра Авраамовна и Емельян Константинович вставали в шесть утра, включали радио, и из круглого черного диска слышались привычные, понятные даже малышам слова: «От Советского Информбюро. Оперативная сводка».

Из тревожных дней сорок первого года детям запомнился один зимний день. Отец неожиданно пришел домой на обед и, как был, в кожуш­ке, облепленном снегом, обнял мать, закружил по комнате и, схватив в свои большие руки Веню, стал его подбрасывать.

- Прогнали фрицев от Москвы! Они, проклятые, уже в бинокли на Кремль глядели. Мечтал Гитлер парад в Москве принимать. Вспомни о Наполеоне, фюрер бесноватый! Давайте, давайте, детки мои, послушаем сводку.

Он включил радио, и заговорил знакомый голос диктора, но не тре­вожно, печально, как обычно, а победно, торжествующе:

- «Провал немецкого окружения и взятия Москвы! В результате тяжелых кровопролитных боев немецким войскам на подступах к Моск­ве нанесено крупное поражение. С 6 по 10 декабря нашими войсками захвачено, не считая действий авиации, танков 386, автомашин 4317, мотоциклов 704».

Вообще, тот день был богат замечательными событиями. После обеда пришел почтальон и вручил матери две открытки с портретами Кутузова и Суворова. Почтальона пригласили к столу, и он, обжигаясьим чаем, посасывая твердую горошинку-карамельку, слушал вместе со всеми, как Валя читает фронтовые открытки:

- «Я здоров и бодр, и твердо верю в нашу победу. Я знаю, как вам тяжело родные мои, но наберитесь терпения. Отблагодарю вас, дорогие, а все, когда настанет день светлой победы. Ваш сын Тимофей». «Дорогие мои, родные, - писал своим размашистым почерком Дмитрий - у меня изменилась полевая почта, поэтому я некоторое время не получал ваших писем. Мы сражаемся с коварным врагом не на жизнь, на смерть. Смерть немецким оккупантам!»

- Что я говорил! - воскликнул Деревский, когда Валя кончила читать.- Я знал, что наши сыновья на передовых позициях.

Александра Авраамовна взяла у Вали открытки и несколько раз мама их перечитала-. А Валя, заглядевшись в окно, за которым мела пурга, задумчиво проговорила:

- Где они теперь? Быть может, в разведке... Как страшно!

Валя сделала на ужин гороховый паштет. Все хвалят, а больше всех

мать. Она знает, что запасы круп и жиров почти исчерпались и экономной Вале приходится быть очень изобретательной.

- У нас есть еще немного манки,- говорит девочка.- Завтра сварю малышам на утро кашу. На обед приготовлю суп из лебеды, а картошку - на второе, будет два блюда.

В январе заболело гриппом несколько детей. У матери сжималось сердце, когда она смотрела на их осунувшиеся, истончившиеся лица...

В один из воскресных дней приехали к Деревским из Ставрополя новый секретарь райкома партии (его предшественник уже давно были на фронте) и заведующий райнаробразом. Они вручили Деревским пакет с деньгами и талоны на одежду, обувь для детей. На другой день Александра Авраамовна поехала с Валей и с Машей Ставрополь. Они воротились поздно вечером усталые, замерзшие, но радостные. Привезли мешок муки, крупу и несколько комплектов детской одежды. Когда они приблизились к дому, Валя громко рассмеялась и показала матери на окна. Сквозь прихотливые ледяные узоры можно рассмотреть носы, глазенки, горевшие нетерпением.

-Нас ждут, - сказаладевочка, и, стряхнув с пальто снег, румяная вбежала в дом, где встретила ее радостными криками и смехом детвора.

В те дни не было в стране нашей человека, который не знал бы о легендарном подвиге командира эскадрильи капитана Гас­телло.

Когда снаряд вражеской зенитки попал в бензиновый бак его само­лета, бесстрашный командир направил его на автомашины и бензино­вые цистерны противника. Они взорвались вместе с самолетом героя.

Знали, конечно, и мальчики Деревских об этом подвиге, они играли в Гастелло.

Старый деревянный ящик был уже не ледоколом, а самолетом, Юра - не капитаном Бадигиным, а капитаном Гастелло, восемь его бра­тьев - летчиками эскадрильи.

Юра прыгал с ящика, падал в траву и кричал победно:

- Смерть немецким оккупантам! Смерть фашистским гадам! - подхватывали братья.

Из летчиков они быстро превращались в танкистов и, не придерживаясь субординации, отдавали друг другу команды:

- Открой люк!

- Туши огонь!

- Заводи машину!

Танкисты становились кавалеристами, кавалеристы пехотой. Шли через весь поселок строем, высоко поднимая худющие ноги, пели не очень в лад, но с чувством:

Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна,

Идет война народная,

Священная война.

Однажды притопала «пехота» домой к обеду. А Валя и Маша, вместо того чтобы, как всегда, быстренько разогреть обед и накормить усталых «бойцов», сидели на крылечке и взахлеб плакали. Хорошо, что неожиданно, раньше времени, пришла с работы мать.

Что с вами, девочки? - испугалась она. И тут взгляд ее упал на «Комсомольскую правду» - газета лежала на коленях у Маши. Алек­сандра Авраамовна взяла газету и сразу же нашла то, что так потрясло девочек:

«Подходя с группой разведчиков к селу Студеное, - читала она сначала вполголоса, а потом про себя, - мы услышали душераздирающие крики. Это фашистские солдаты зажгли дом красноармейца и бросили» в огонь его жену и детей».

(Донесение Политуправления фронта.)

Рядом, на этой же странице, было напечатано еще одно сообщение о злодеяниях фашистов. И мать прочитала его:

«Находясь в глубокой разведке в одной деревне около города Пропойска, я видел, как немцы вывели из подвала старика, мальчика и маленькую девочку. Их о чем-то спрашивали и били. Затем выстрелом в упор был убит старик. Закричавшую девочку подняли на штык и бро­сили в сторону. Они заставили мальчика на все это глядеть, затем уби­ли и его. Помощник командира взвода Пляшечный».

- Палачи! Двуногие звери! Нет, разве звери способны на такое! - оборвала себя мать. Она присела рядом с девочками, обняла их: - Наши отомстят! За все, за все отомстят!

Всю ночь Вале снилось жуткое: огромный костер огненными человечьими руками подбрасывает вверх новорожденных младенцев, а она, Валя, задыхаясь от ужаса, пытается поймать их и спасти...

- У тебя жар,- испугалась мать, потрогав ее горячий лоб. Измери­ла температуру и встревоженно позвала Емельяна Константиновича:

- У Вали 38 и 5. Что делать?

- Вчера босиком на улицу выбежала, вот и простыла! - нахмурил­ся Емельян Константинович.

- Так ведь весна, папа,- кусая пересохшие от жара губы, сказала Валя.

- Вот тебе и весна! Беречься надо, дочка! Сама знаешь, мы с матерью с утра до вечера на работе, ты у нас главная в семье.

Отец, наскоро поев, отправился на участок, мать, напоив Валю чаем с малиной, тоже ушла на работу, наказав детям не шуметь, ухаживать за сестрой.

У Вали все болело - голова, горло, руки и ноги... Но ей было... весело. Она не могла без улыбки глядеть на своих братиков и сестричек, позавтракав, они не пошли гулять, как обычно, не резвились, не шумели,не играли, а толпились у ее постели, стараясь проявить заботу. Сережа покрикивал на них:

- Не мешайте Вале спать, уходите.

Но дети не слушали его. Веня смастерил бумажную лодочку и при­нес ей:

- Возьми...

Ниночка, сочувственно всхлипывая, спрашивала:

- Болит головка? Петя подарил рисунок.

- Посмотри, Валя, это я сам нарисовал!

- Красивый дом! – похвалила, улыбаясь, Валя.

- Это не дом, это танк! - обиделся Петя. Подумав немного, он добавил: - Ничего, я новый нарисую!

А Анечка вынула изо рта липкую карамельку, протянула сестре. - Такая вкусная...

Маша вызвала врача, а Юра заказал и получил лекарства, поил чаем Валю и вообще весь день был в хлопотах и заботах. Когда родители, вечером пришли с работы, они застали полный порядок.

С каждым днем становилось все теплее, но тревожной, недоброй была весна сорок второго года. Не радовали людей журчанье ручьев, щебет птиц, цветенье трав.

Александра Авраамовна с грустью смотрела на заросшие дорожки и запущенные цветники, не было на них ни сил, ни времени. В детском садике работала с утра до вечера. Емельян Константинович пропадал на участке. Очень давно уже не было писем от Тимофея и Дмитрия.

- Они живы, мать, не горюй,- уговаривал Деревский жену.- Мо­жет, они там, откуда письма не доходят. Война...

Дети похудели, вытянулись, загорели на весеннем солнышке. Целыми днями возились в садике: сооружали оборонные укрепления и крепости, расправляясь с воображаемыми фашистами. Завидев почтальона, стремглав бежали ему навстречу и возвращались, молчаливые и подавленные; мать, придя с работы, никогда не спрашивала, есть ли письма. Она знала: если бы пришло хорошее известие, ей бы сразу сообщили.

Однажды тихим вечером на улице, у дома Деревских, послышался громкий женский плач. Александра Авраамовна, а за ней и дети, выбежали на улицу. В соседнем дворе, лежа на траве, билась в рыданиях Евдокия. Она то крепко сжимала и комкала в руке какую-то бумагу, то подносила ее к глазам, залитым слезами, тоскливо повторяя:

Васенька... Мой Васенька. Деревская подошла к соседке, подняла ее, взяла у нее «похоронку», которой сообщалось о геройской гибели ее сына. - Один он у меня был, Васенька, один... рыдала Евдокия, а Александра Авраамовна гладила ее по голове, по лицу и, плача вместе с ней, пыталась утешить:

- Не убивайся так, голубушка, ты так сердце свое надорвешь. Все самое дорогое отдали мы фронту. Кровью святой победу завоевали...- И, помолчав, добавила: - Вот уже давно от моих ни слова.

От твоих! - с горечью воскликнула Евдокия.- У тебя на фронте двое, а в Москве - Панна, да тут тринадцать, а у меня один-единственный был. И нет его.

И мне нелегко, поверь! - тихо проговорила Александра Авраамовна.

- Легче! Тебе легче! Не равняй меня к себе! - упрямо твердила Евдокия, а Александра Авраамовна рада была тому, что соседка уже спорит и рассуждает...

Через несколько дней пришло письмо от жены Тимофея.

Почтальон еще не протянул конверт, а сердце матери больно сжа­лось. Она прочла письмо, тихо застонала и прислонилась к стене, чтобы не упасть. Емельян Константинович услышал ее стон, вбежал в комна­ту, поднял с пола письмо. Читал его медленно, шевеля губами, стараясь унять дрожь в теле, а она не утихала, и слезы капали на злые строчки, растекавшиеся синими пятнами. Тимофей, их старший сын, их гордость, геройски погиб в марте сорок второго года и похоронен в Харьковской области, в селе Белый Колодец.

Белый Колодец,- произнесла Александра Авраамовна, и такими зловещими показались ей эти слова, что, не выдержав, она снова засто­нала. Емельян Константинович присел рядом с ней, гладил склоненную голову, утешал сквозь слезы:

- Не убивайся, Сашенька! Ничего не поделаешь, война. Тимофей-солдат. Он погиб с честью.

Как и обычно, мать вставала раньше всех и ложилась позже всех. Стирала, шила, готовила, вникала в дела и интересы детей, но они понимали, что делает она это механически. Старались угодить, чем могли, все, что она поручала, выполняли молниеносно, не играли в шумныеигры, не носились по дому с задорными возгласами, ходили на цыпочках, понимая, что в доме горе.

...Мы отомстим за юных и за старых,

За стариков, согнувшихся дугой,

За детский гробик - махонький такой,

Не более скрипичного футляра.

Под выстрелами, в снеговую муть,

На саночках он совершал свой путь.

Эти строки написала поэтесса Вера Инбер, пережившая ленинградскую блокаду. Ты понимаешь, конечно, читатель, все значение двух этих слов: ленинградская блокада! Ты читал в книжках, слыхал от учителей и родителей о том, какое великое геройство в дни войны проявил Ленинград. Бесноватый фюрер решил стереть с лица земли город Ленина, колыбель революции. Он бросил на Ленинград 700 тысяч солдат, 1500 танков, 1200 самолетов. С утра до вечера город обстреливала артиллерия, с воздуха сбрасывали на него тысячи фугасных и зажигательных бомб. Не было электричества и топлива, не работал тран­спорт. Но самым тяжким испытанием для ленинградцев был голод. Люди умирали на заводах у станков; падали мертвыми от истощения на улицах, вымирали целые семьи, нередко хоронили целые ясли и детские сады. Я расскажу тебе сейчас, читатель, историю, происшедшую в Ставрополе летом сорок второго года, и ты поймешь, что не случайно я вспомнила о городе-герое Ленинграде.

Летом сорок второго года несколько ленинградских детских домов эвакуировали в Ставрополь. В тот день туда приехала за покупками Александра Деревская.

В послеобеденный час собиралась она вернуться домой, в Отважное. Когда с тяжелым мешком за спиной пришла она на пристань, то увидела там огромную толпу. Молча, сурово люди смотрели на реку, по которой медленно плыл, приближаясь к берегу, пароход. Это мрачное молчание и неподвижность толпы испугали Деревскую. «Плохие вести с фронта!..» - первое, о чем подумала она.

- Что случилось? Почему вы молчите? - в волнении спрашивала Александра Авраамовна.- Да объясните же, наконец!

Одна старушка, тихо всхлипывая, негромко произнесла:

- Детей везут. Из Ленинграда.

Пароход загудел и причалил к берегу. Толпа всколыхнулась. Женщины расступились, мужчины бросились на палубы и в каюты. Через несколько минут показались дети... Одних вели под руки, без помощи они не могли ходить. На их морщинистые, старческие лица, на тонкие руки и ноги было страшно смотреть. Многих детей несли на носилках. Это были дети города, который вот уже два года, стиснутый кольцом фашистской блокады, боролся, кил и не сдавался.

Одной мыслью, одним желанием были охвачены жители тихого Ставрополя: спасти, защитить, приголубить детей, вызвать улыбку радости наизмученных лицах.

Потому и суетились женщины, следом шли за воспитательницами, давали различные советы, расспрашивали:

- Скажите, пожалуйста, сколько их, ребят?

- Давайте сразу распределим их: более здоровых - в детские дома, слабеньких - в семьи.

- А как их кормить, горемычных?

- Понемножку надо давать, по капельке...

- Успокойтесь, дорогие женщины! - отвечали им воспитательница.- Выбирайте себе любых ребят. Только не уводите сразу с собой, их надо оформить.

Деревская на одной руке держала, прижимая к груди, крохотную девочку, а за другую ее руку уцепились двое мальчиков.

Поедем со мной, у меня есть много деток, и все хорошие...- говорила она быстро, возбужденно.

Мешок с покупками упал на землю.

Миленькие мои, стойте тут, возле меня. Она вынула из кармана жакета поясок, сделала из него что-то вроде лямок, пристроила к мешку и повесила на спину. А дети были рядом. Она не могла отвести глаз от их скорбных лиц, и в эти минуты забыла обо всем: о тех тринадцати, которые дома, в Отважном, о Емельяне, обо всем забыла... Заметив девочку с белой косицей, привлекла ее к себе, шепнула: «Со мной пойдем, девонька. Как зовут тебя? Ниночка? Вот и хорошо, у меня дома тоже есть Ниночка.

Подошла воспитательница из ленинградского детского дома.

- Не понимаю, что здесь происходит, - сказала она.- Куда вы ведете детей?

- Я их везу в Отважное. Очень красивое село. Горы Жигулевские, леса, сады, воздух прекрасный.

- Вы заведующая детским домом?

- Да...- кивнула головой Деревская.- Собственно говоря, нет, нет. Никакая я не заведующая. Я просто мать. Многодетная мать.

К счастью, появился заведующий горнаробразом.

- Всех четверых хотите взять? - растерялся он.- Не много ли?

- Не доверяете? - сухо спросила она.

- Как можно? Зачем говорите такое! Разве я не видел ваших детей, не знаю, какие они у вас досмотренные, здоровенькие, воспитанные. Но не выдержите вы...

- Выдержу.

- Пусть будет по-вашему...- сдался он.- Поддержим, поможем. Пойдемте в помещение, оформите детей.

Процедура «оформления» прошла быстро. Александра Авраамов­на просмотрела «дела» мальчиков и девочек. Почти все одинаковые. Почти всюду было написано: отец погиб на фронте, мать умерла от голода...

Через полчаса они сели в катер.

- Мама,- спросил синеглазый мальчик Саша,- мы скоро приедемдомой?

- Скоро, скоро, сынок!

Они приехали под вечер. На берегу у причала стоял Емельян Кон­стантинович.

- Устала, Саша? Давай мне мешок,- засуетился он.- Ну и тяже­лый! Как ты дотащила его?.. А это кто? - он растерянно смотрел на детей, жмущихся к жене.- Саша... объясни! Куда мы их денем? Чем кормить будем?

Дети все ниже и ниже опускали головы.

- Мука кончается, картошка на исходе...

- Замолчи!..-в сердцах крикнула она и, смутившись, робко взглянула на мужа.- Емельян, они из... Ленинграда...

Валя через окно увидела странную процессию - мать с отцом и детей. Открыла настежь двери, бросилась на кровать и, зарывшись лицом в подушку, заплакала.

- Встань, Валя! Что с тобой? - строго спросила мать.- Почему тыплачешь?

- Потому что ты... Потому что ты такая хорошая...

Она вскочила, вытерла заплаканные глаза и побежала на кухню. По­вила самовар, сварила кашу.

- Валюша, - сказала мать.- Эти дети очень долго голодали, и Их нужно кормить понемножку...

Я понимаю, понимаю, мамочка. Валя усадила детей за стол, поставила перед ними большую тарелку каши.

- А теперь, дочка, так сделаем,- сказал отец.- Принеси четыре чайные ложечки. Так Валя и сделала.

Они кормили детей, даже взрослых, как грудных младенцев,- с ложечки. Двое из них - девочка Нина и мальчик Валентин - пробовали было возразить:

- Я не маленький...

- Я сама...

- Потерпите, родненькие, - уговорила их мать.- Вам надо постепенно привыкать к еде... А сами станете - не удержитесь, больше возьмете, беда будет.

Новые члены семьи были до того истощены, измучены и усталые, что них даже сил не было есть... После каши их напоили чаем, а потом... потом стали размещать на ночлег, и, конечно же, это оказалось делом довольно сложным.

Отец вспомнил, что в сараюшке есть большой, но без одной ножки, топчан. Он взял гвозди, молоток, пилку, пошел в сарай и там, хоть и наскоро, но прочно пристроил недостающую ножку. Топчан внесли в кухню. На нем устроили Валентина и Сашу.

Хорошо, что сейчас лето,- заметил Емельян Константинович, ну скажи, мать, чем бы ты их укрыла?

- Если бы да кабы, да во рту росли грибы, - рассмеялась Александра Авраамовна.

Раю Ниночку уложили на сдвинутых стульях.

-Мамочка,- всплеснула Валя руками. - Представляешь, что завтра будет. Наши утром проснутся и увидят новых братиков и сестричек!

В Ставрополь прибыл еще один пароход с ленинградскими детьми. И снова в скорбном молчании встречали их жители тихого волжского города. И, как в прошлый раз, ставропольцы брали на воспитание детей. Брали самых слабеньких, самых маленьких, таких, которых нельзя было отдать в детский дом. А одну девочку никто не взял, она так и осталась лежать в кузове машины - беспомощная и неподвиж­ная. Даже подарок,- кулек с конфетами и пряниками, не могла она удержать в руках. Подходили к машине женщины, сокрушенно вздыха­ли и, утирая слезы, отходили. Старушки, глядя на девочку, крестились, перешептывались:

- До вечера не доживет, бедняжка.

- Не надо ее трогать, пусть уж тут уснет вечным сном...

- Зачем ее брать? Чтобы сразу похоронить?

Ее отправили в больницу, маленькую Лиду, дочку ленинградского инженера, погибшего на фронте. По целым дням девочка спала... и во сне набиралась сил. Просыпалась, съедала тарелочку манной каши и снова погружалась в глубокий, тихий сон. Силы постепенно вливались в маленькое, измученное голодом тельце...

Прошло время, и она стала подниматься с постели. Вначале ее поддерживали санитарки, но постепенно стала она ходить сама. Двигалась по комнате осторожно, тихо ступая и держасьза стены. Вот только гово­рить не могла, а быть может, просто не хотела...

Однажды, когда она лежала, уткнувшись Лицом в подушку, подошла к ней няня, громко сказала:

- Вставай, Лидочка, мама пришла!

Лидочка приоткрыла глаза и, увидев перед собой высокую женщину, прижалась головой к ее груди.

- Мамочка! - проговорила девочка, задыхаясь от счастливых слез.-Я тебя так давно жду...

А Александра Деревская, это была она, сказала: «Собирайся, доченька, оденься хорошо, поедем домой. Подожди только минутку, я сейчас вернусь» Лида встала, сама оделась, причесалась и вышла с няней на крыльцо. Стояла, взволнованно озираясь по сторонам: неужели мама снова исчезнет, как тогда в Ленинграде? Тогда в Ленинграде, девочке сказали об умершей маме, что она уехала. И вот уже год ждет она ждет ее. Черты ее лица постепенно стерлись из памяти девочки, остался лишь образ стройной женщины с мягкими руками и добрым лицом.

Когда, ведя за руку Володю, подошла к крыльцу Александра Аврамовна, Лида, вглядевшись в нее, поняла, что это не ее мама. Мама была гораздо моложе. Но эта женщина была похожа на маму, а быть может, Лиде так показалось. Александра Авраамовна привезла Лиду и Володю в Отважное. Лида разлучилась с Александрой Авраамовной через пятнадцать лет. Из ее дома вышла замуж за летчика Леонида Тищенко. Живет она сейчас с ним и с тремя своими детьми в Якутии.

А несколько лет тому назад в Лейпциге на Международном кино­фестивале демонстрировался документальный фильм А. Слисаренко «Роменская мадонна», посвященный семье Деревских. Друзья из брат­ских республик, зрители Англии, Франции, Италии, США и многих стран Европы и Азии, растроганные, потрясенные до глубины души правдивым рассказом о Деревских, услышали, увидели на экране молодую кра­сивую женщину. Это была Лида. Она рассказывала о своей матери - Александре Авраамовне. 

Он жил в этом же селе Отважном, мальчик, Роланд Ридель. Мать его преподавала немецкий язык в школе. Отец умер. Однажды мать поехала в Ставрополь. Целый день мальчик простоял у калитки, выглядывая ее, но мать не воротилась. Люди сказали мальчику, что она умерла от разрыва сердца, и будто там, в Ставрополе, ее похоронили.

Роланд остался один. Емельян Константинович хорошо знал его отца –Карла Карловича, прекрасного специалиста-нефтяника, очень жалел Роланда.

- Давай, мать, возьмем его в свою компанию. Где девятнадцать, найдется место для двадцатого!

- Возьмем, Емельян, конечно! - горячо отозвалась Александра Авраамовна.- Сегодня же приведу его!

И привела. Было Роланду одиннадцать лет. Русый, с голубыми глазами, стоял он посредине двора, где мальчики в это время играли в войну. Размахивая палкой, Саня выкрикивал:

- Смерть немецким оккупантам! К стенке фашистов!

Обычно новые дети очень быстро осваивались в веселом дружном коллективе Деревских. С Роландом так не произошло. Егоне приняли в компанию. Его сторонились, не принимали в игры, откровенно игнорировали. Как-то раз Александра Авраамовна заметила, что у Роланда заплаканные глаза.

- Тебя кто-нибудь обидел? - с тревогой спросила она.

- Нет, нет...- испуганно и поспешно возразил мальчик.- Никто меня не обижает.

Но Александра Авраамовна не поверила Роланду и поделилась свои ми сомнениями с Валей.

- Мамочка, - начала Валя. - Мне, конечно, неприятно, но дети не довольны. Они говорят: «Нам самим нечего есть, а мама приняла немца. Немцы - наши враги, они - фашисты».

Вспыхнула Александра Авраамовна, посуровели всегда ласковые добрые глаза.

- А ты, такая взрослая, умная девушка, видишь, слышишь, как обижают дитя малое, и молчишь! - она сердито взглянула на Валю.

- Так я... я не знала. Ведь Роланд и в самом деле немец.

- Если увижу, что кто-то обижает мальчика, уши надеру. Так и скажи им! - пригрозила Деревская.

А на следующий день вечером возвращалась она, утомленная, с работы. Остановилась у забора, незаметно наблюдая за мальчиками. Как всегда, играли они в войну. Сражались, вооруженные палками и игрушечными пистолетами, «красноармейцы», с «фашистами».

- Я тоже хочу играть с вами, - робко обратился Роланд к Сане. Саня насупил светлые брови:

- Нет, тебе нельзя с нами играть. Ты - немец, ты - фриц, айн, цвай, драй, а немцы наши враги, значит, и ты...

Мать не дала ему окончить. Рванула к себе калитку и, схватив Саню за руку, сжала ее с такой силой, что он скривился. - Стой здесь. Стой и не двигайся, - прикрикнула на него.

Мальчики растерянно переглядывались. Случалось так, что нашкодили, ослушаются, - мать и рассердится, бывало иногда и веником замахнется, но такой разгневанной никогда ее не видели. Стояли притихшие, испуганные, ревновали к этому новенькому, к немецкому мальчику Роланду, которого ласково прижимала она к себе. Садитесь! - приказала мать.

Они уселись полукругом на земле. Вышли из дому девочки - Валя, две Нины, Маша, Аня, Рая. Слушайте меня, дети! - заговорила негромко мать.- Роланд немец, это правда. Но родители его не фашисты, а советские люди. И воюем мы не против немцев, а против фашистов.

Мать пожалела, что нет Емельяна, он, как ей казалось, лучше, убедительнее объяснил бы детям их проступок. Но ничего, нашла и она нужные, из души шедшие слова:

Нет плохих наций, есть плохие люди. А Гитлер считает, что все е, кроме немцев,- потому он и фашист. А хорошие, настоящие, порядочные люди уважают все нации и дружат между собой. Вот ты, например,- указала она глазами на одного мальчика,- узбек. А ты – мордвин, а ты - еврей. А вы, девочки,- украинки. Разве я делаю между вами какое-нибудь различие? Вы все дороги мне, все вы мои дети. Так шей стране - все нации равны, все дружат между собой... А тот, кто когда-нибудь обидит этого мальчика, - Деревская повысила голос, - мне не сын, та мне не дочка. Ясно?

Ясно! - откликнулся Юра.

Ясно, ясно! - повторили Веня и Сережа, а вслед за ними и все

Теперь идите играйте. Впрочем, постойте, - задержала она детей.

Роланд, ты не против, если мы будем называть тебя Мишей? – Голос матери задрожал. Так звали моего погибшего на войне брата. Роланд смущенно, исподлобья поглядывал то на мать, то на детей. Они уже улыбались ему приветливо и открыто, заглядывали виновато в глаза, восклицая: Он согласен!

Мать стояла, прислонившись к яблоне, глубоко задумавшись. Не приходилось ей до сих пор произносить такие речи, да и вообще не любила она ораторствовать.

«Правильно ли я себя вела, не слишком ли разгневалась, раскрича­лась на детей?» - спрашивал один голос.

«Правильно, правильно!» - отвечал другой.

«Правильно, правильно»,- зашелестела над ее головой яблоня. На следующий день, возвращаясь с работы, мать снова увидела игру в войну.

Миша сидел на пеньке, на голове у него красовался сооруженный из газеты красноармейский шлем, на нем нарисована красная звездоч­ка. Мальчик то и дело осторожно касался ее рукой, и лицо его светлело.

- По фашистам огонь! - отдавал он приказ!

А когда кончилась игра, мать, стоявшая у окна, услыхала голоса детей:

- Миша! Миша Ролик, иди сюда!

- Миша, хочешь бублик?

«Почему Ролик»? - сразу не поняла мать.- А-а, должно быть, со­кращенное от Роланда! Ну что ж, пусть будет так! Лишь бы жили в мире и согласии!»

Много лет прошло с того летнего дня. Живут в мире и согласии братья и сестры Деревские. У тех, кто играл когда-то в «красноармейцев» и «фашистов», уже взрослые дети. Нодавний урок, преподанный им некогда матерью, они запомнили на всю жизнь. И всю жизнь следуют они ее завету - уважать все нации, все народы - большие и малые. 

На исходе был второй год войны. Шли кровопролитные бои на всех фронтах. В борьбе за свободу, честь и независимость нашей Родины гибли ее лучшие сыны и дочери. Гибли в тылу у фашистов ни в чем не повинные дети. Их морили голодом в концлагерях, расстрели­вали, зарывали живыми в землю, бросали в костры.

Каждый день газеты сообщали о новых и новых злодеяниях фаши­стов в оккупированных ими странах, и содрогались от гнева и боли сердца людей.

Однажды Александра Деревская предложила мамам, пришедшим за детьми в садик, остаться на полчаса. ВМоскве, в Колонном зале, был митинг, - сказала она.- На нем обращение к женщинам всего мира. Вот газета. У кого из вас звонкий голос? Кто прочитает нам это воззвание? Вызвалась одна молодая женщина.

Матери, подруги, сестры! - читала она.- Мы призываем вас поднять свой голос протеста против массовых убийств, неслыханных издевательств и мучений, которым немецкая армия подвергает ни в чем повинных детей. Пусть узнают коричневые бандиты, как силен гнев матери. Пусть он спалит фашистскую нечисть, занесшую меч над материнством и детством...

В те дни семья Деревских пополнилась еще четырьмя сиротами. Были теперь в доме Петя Первый и Петя Второй, Володя Первый и Володя второй, Вася Первый и Вася Второй, да еще маленькая Верочка. Земляки Деревских помогали семье. Помогали и... удивлялись:

- Где вы только силы берете?

- Не одни мы такие, - отвечала Деревская.

Сколько детских домов выросло в годы войны в городах и селах страны! Как заботились о них рабочие, колхозники, комсомольцы! Собирали для детей деньги, шили им теплую одежду, шапки, сапоги и валенки, устраивали для них веселые елки.

Я рассказывала тебе, читатель, как в восемнадцатом, голодном и хо­лодном году, в городе Грозном комсомольцы во время недели ребенка смастерили кроватку для маленького Мити Деревского. Такие же «недели» и «двухнедельники» помощи детям и семьям фронтовиков про­ходили в дни Отечественной войны по всей стране.

Не считала себя героиней Александра Авраамовна. Когда ее спраши­вали, будет ли она еще усыновлять детей, отвечала сдержанно, но реши­тельно:

- Буду! Пока сил хватит!

Как-то под вечер к Деревским заглянули соседки - Дарья и Евдокия.

В большой комнате за столом сидели, о чем-то оживленно беседуя, старшие дети. В другой - маленькие девочки играли в куклы, а мальчики, сидя на полу, сооружали из пустых спичечных коробок поезд. Петруша Кнопка - так называли его в семье за крошечный круглый но­сик - в отцовской фуражке, падавшей на лоб, дудукал и пыхтел. Сейчас, как все догадывались, был он паровозом. Потом он садился задом наперед на детский стульчик и, подпрыгивая вместе с ним по комнате, изображал машиниста.

За окнами однообразно и уныло шумел осенний дождь, ветер срывал последние листики с деревьев в саду. А здесь, в доме, царил такой мирный уют, так было тепло и светло, так весело играли маленькие, еще многого не понимающие дети, что Дарье и Евдокии на какое-то время забылась война, тяжелые утраты, вдовьи слезы.

Так и стояли они несколько минут в комнате малышей, грустно и понимающе переглядываясь. Александра Авраамовна вошла в комнату с шитьем в руках, увидела соседок, удивилась: Чего вы стоите, Дарья, Евдокия? Присаживайтесь, дорогие... Валя раздуй самовар! Лида, молоко принеси!

Ты что, Авраамовна,- отпрянули испуганно женщины.- Какое молоко! У детей отнимать будешь!

- Да садитесь вы, наконец! - весело прикрикнула на соседок Деревская.- Кто же станет у детей отнимать! Слава богу, есть корова, вто­рую собираемся купить. Вы же знаете...

-Ну, знаем, - протянула Дарья. На ее глазах, с месяц назад, у дома Деревских остановилась машина, приехавшая из Куйбышева. Мужчина в гимнастерке без погон, с большим портфелем, тяжело припадая на правую ногу, поднялся на крыльцо и постучал в дверь.

Был он в доме долго, и Дарья, изнывая от любопытства, ничего не могла делать, все ждала, когда гость уедет, и Авраамовна расскажет, кто он и зачем приезжал.

Так и случилось. Деревская не была скрытной, жила открыто, на виду у соседей, делилась с ними радостным и печальным. Поэтому, когда уехал гость, позвала Дарью к себе, стала рассказывать:

- Из Куйбышевского обкома партии приехал. Инвалид войны...

- Да, да, я заметила, протез у него...

- Ну, пришел, значит, и давай укорять нас с Емельяном. Дескать, почему не дали нам знать, что содержите такую большую семью. А Емельян ему: «Государству и так нелегко сейчас!» А я говорю: «Нам Ставрополь помогает, спасибо ему. Вот муку получили, крупу, талоны на одежду».

Тут товарищ этот обкомовский и говорит: «А что если бы вам корову да свиней парочку».

А я ему: «Корова, да вы что! Это же бешеные деньги!»

А он: «Будут у вас деньги,- говорит,- да не бешеные, а честные, советские».

В этот же день все Отважное узнало о приезде представителя обкома партии и о его обещании. А когда на грузовой машине Емельян Константин привез корову и свиней - сбежалось к дому Деревских все село. - Вы что, люди добрые, с Марса свалились, коровы не видели? -сердился было Емельян Константинович, - Так-то мы крестьяне, а вы люди рабочие, городские. Может, и не так как с ней обращаться надоть, - сказал дед Софроныч. И посыпались советы. Где лучше пасти, да в какие часы лучше доить.

Деревские лишь добродушно посмеивались, потому что оба они, Емельян Константинович и Александра Авраамовна, детство и юность свою провели в деревне.

И вот сейчас, когда пришли соседки, Деревская, угощая их чаем с молоком, рассказывала, как Зорька - так назвали корову, облегчила им жизнь:

- Молока всем с избытком хватает. Девочки старшие у меня - доярки, хлопцы сарай чистят, свинарник, младшие свиней кормят, всем достается. Соседушки, может, дело у вас ко мне есть? - спохватилась Александра Авраамовна.

- Была я вчера в Ставрополе,- начала Дарья,- у жены брата. А там, по соседству, старуха живет. Старая, ну, лет восемьдесят, наверное, ноги у нее не ходят, распухла вся. И вот такое горе, Авраамовна. Сынок ее младший, летчик, погиб на фронте, а жена его, она со свекро­вью жила, как получила похоронку, так в тот же день от разрыва сердца и скончалась, царствие ей небесное. Дитя осталось, месяцев шести... Ну вот, соседи говорят бабке, чтоб сдала его в ясли круглосуточные. Она - ни в какую. А я, ты извини меня, Авраамовна, взяла да и брякнула про тебя, с тобой не посоветовавшись... Всегда я так, язык подводит...

- Что ж, - после недолгого молчания сказала Деревская. - Сейчас живется нам неплохо. А что такой манюне надо? Бутылочку молока? Найдется. А нянчить, слава богу, есть кому.

Холодным февральским днем Александра Авраамовна поехала в Став­рополь за малюткой. Емельян Константинович не возражал, а дети и подавно.

Она застала ребенка охрипшим от крика, истощенным до крайности. Старая бабка его плакала, крестилась, прощаясь с внучком, шептала какие-то слова благодарности... А Деревская, прижав его к груди, ушла. Добралась до дому попутной машиной. Всю дорогу согревала его своим дыханием, боясь, как бы он не умер. Войдя в дом, с порога крикнула:

- Валюша, подержи ребенка, пока я разденусь.

Сняла с себя кожушок, размотала платок - и к ребенку. Взяла его, крошечного, дрожащего, открыла духовку и... положила туда. Сказала девочкам:

- А вы стойте здесь, следите...

Села за стол ужинать, ведь замерзла и здорово проголодалась. Нина Маленькая налила ей горячего чаю, подсунула тарелку с хлебом и картошкой. Александра Авраамовна согревала горячим стаканом задубевшие от холода руки, искоса поглядывая на Нину Большую Лиду, стоявших на вахте у печки. Ой, мамочка, он не дышит,- испуганно шептала Лида. Он умрет там...- со страхом заглядывая в духовку, говорила

Нина.

Подошел Юра, дернул мать за рукав:

- Мам... а вдруг он задохнется?

Успокойтесь, дети. - Мать поднялась, вынула из духовки дитя: - Видите, не умер, не задохнулся, не сгорел.

С нежностью и жалостью смотрела на сморщенное личико. Будто не такое уж синее, немного отошел, отогрелся в духовке маленький. Вот поэтому и молчит.

- Выживет! Будет жить! - сказала мать. И выжил мальчик. С каждым днем становился крепче. Его поили козьим молоком. Доставали для него мед и яйца. Когда ему стукнул год, твердо стал на ножки и пошел. А еще через год был уже бутузом с ро­зовыми щечками. Ходил неотступно за мамой, крепко держась за ее юбку. Самый маленький, всегда веселый и смешливый, стал любимцем семьи. Его баловали, дарили ему подарки, дети отдавали ему охотно свои скромные лакомства. Звали малыша Витей. Но дети шутливо про­звали его Хвостиком, потому что постоянно держался за мамину юбку. По вечерам, когда малыши укладывались спать, старшие собирались в большой комнате за круглым столом. Пели, читали вслух истории, газеты, книжки, рассказывали друг другу интересные

Валя,- спрашивала Лида,- а когда будет победа? Когда прогоним гитлеровцев. А когда мы их прогоним? Через месяц? Через два? Тут начинается гаданье. Каждый высказывает свое мнение. Мишаговорит, что вчера принес отцу на участок обед и слыхал, будто война окончится, когда американцы откроют второй фронт.

- А когда же откроют второй фронт? - спрашивает Юра.- Уже ждать надоело!

- А я читала в газете об одной украинской пионерке,- начинает Лида.- Она жила в Черкасах, есть такой город на Украине...

- Ну и что... что дальше? - торопит Лиду Миша.

- Она очень любила читать «Кобзарь» Шевченко. У них в саду была беседка, там она и читала.

- А потом?..

- А потом... фашист повесил ее в этой самой беседке.

- Я б его убил... Вот зверь! - вырывается у Миши. Дети подавленно умолкают.

- Я ему дам! - восклицает Веня.- Я поеду туда и застрелю гада.

- А я хочу,- говорит Лида,- чтоб этого фашиста, когда окончится война, посадили в клетку, как зверя, и возили по всем нашим городам и селам.

Нина Большая, Рая, Саша, Валентин, четверо ленинградцев, сидят за столом рядом. Все они не очень разговорчивы, но лица говорят о том, что они согласны, очень даже согласны с Лидой.

- А я хочу...- неожиданно, волнуясь, начинает Нина.- Я хочу, чтобы в Ленинграде открыли возле каждого дома... хлебный магазин. И чтобы люди брали хлеба, сколько хотят, хоть десять буханок каждый...

Однажды утром радио торжественно прогремело о разгроме фаши­стских войск под Сталинградом. Что делалось в Отважном, что делалось! Несмотря на стужу, люди выбежали из домов, собрались на пло­щади, возле сельсовета, обнимались со слезами на глазах, танцевали, выкрикивали радостно и возбужденно:

- Наконец-то! Дождались мы праздника!

- Фельдмаршала, генералов до черта в плен взяли!

- Лиха беда начало!

- Скоро конец войне!

- А мой-то голубчик под Сталинградом!

- Вот и придет с орденами!

Были, конечно, в толпе и Деревские - вся семья,- от Емельяна Константиновича до маленького Вити Хвостика. Александра Авраамовна радовалась вместе со всеми. Она стояла среди женщин, в теплом, низко надвинутом на лоб платке и в кожухе, прислушиваясь к разговору Емельяна с рабочими. Вдруг она почувствовала какое-то смутное беспокойство; еще не понимая, в чем дело, огля­нулась по сторонам и встретилась взглядом с мальчиком-чувашем. Он смотрел на нее пристально, умоляюще и призывно...

Она вспомнила, что недели две назад умерла мать четырех братьев Родионовых, отца они схоронили еще в прошлом году. Вернулся с войны инвалидом. «Это старший, как же его зовут? - силилась вспомнить Де­ревская.- Он что-то хочет мне сказать, но что?..»

Мальчик вдруг круто повернулся и ушел. А в воскресенье рано утром он постучался в дом Деревских. Александра Авраамовна отворила дверь и, когда увидела мальчика, сразу же вспомнила его имя. - Входи, Геннадий! - пригласила радушно.

Он отряхнул с валенок снег, стянул с головы круглую барашковую шапку и прошел за Александрой Авраамовной на кухню.

- Садись, пожалуйста, сейчас оладьями угощу.

Маша на терке натирала картошку, а Александра Авраамовна, доба­вив муки и соли, бросала оладьи на раскаленную сковородку. Следила, чтоб пеклись равномерно, ловко переворачивая их, и поглядывала выжидающе на Геннадия: что он скажет?

А он молчал, все собирался с духом. Маша поставила перед ним та­релку горячих оладьев, но он не притронулся.

- Ешь, не церемонься! - уговаривала Маша.

- Я не за тем пришел!..- исподлобья взглянул на девочку Генна­дий и, повернув к Александре Авраамовне симпатичное скуластое, с жи­выми глазами лицо, выпалил:

- Возьмите нас... к себе. Мы не будем в тягость, мы трудолюбивые...

- Да знаю я, Гена, знаю...- мягко отозвалась Александра Авра­амовна.

- Родич живет в нашей хате. Житья от него нет, не можем с ним. Да и детям воспитание нужно, я же не справлюсь один. А вы все можете, - добавил уважительным шепотом.

- Понимаю, Гена, конечно же, не справишься, сам еще малень­кий...- сочувственно сказала Деревская.

- Возьмите нас, пожалуйста! - столько мольбы было в его возгласе,

так напряжен был он весь, маленький, одинокий и беззащитный, что вогнуло сердце Александры Авраамовны. Она улыбнулась мальчику. Радостно понял: «Возьмет, она согласна».

- А насчет спанья...- начал Геннадий.

- Насчет чего?..

- Ну, я же понимаю, негде нас поместить, так мы в сараюшке спать будем. А летом и на дворе можно. Мы привыкшие... мы...

- Веди братиков, - сказала Деревская.

- Мы... я... Спасибо вам большое...- дойдя до двери, он обернулся и спросил робко:

- А Емельян Константинович не против будет?

- Сказала тебе - веди братьев, - повторила Деревская.

Когда вечером Емельян Константинович пришел с работы, то увидел во дворе братьев Родионовых - Геннадия, Юру, Бориса. Они пилили дрова так споро, ритмично, красиво, что он залюбовался. Четвертый, маленький Демьян, стоял рядом. Несколько минут смотрел он на них, хотел спросить, почему они здесь очутились, но, вздохнув, все понял, почесал затылок.

Вышла на крыльцо мать.

- В нашем полку прибыло? - сказал он чуть насмешливо, чуть пе­чально, но по глазам его Александра Авраамовна поняла: понравились хлопцы Емельяну Константиновичу!

Да и как могли они не понравиться! Работящие, послушные, друже­любные, они сразу же завоевали симпатии детей и родителей и сразу же привыкли к порядку, заведенному в доме. Так четверо братьев Родионо­вых стали Деревскими.

И четверо Булатовых - Ниночка, Маша, Митя и Коля тоже довольно быстро освоились в дружном коллективе Деревских. Вот только с Колей поначалу не все шло гладко. Как-то раз отец заметил, что он играет с соседскими ребятами в карты на деньги.

- В нашей семье такого никогда не было,- спокойно заметил отец, - предупреждаю тебя, чтоб это было в последний раз.

- Ладно, больше не буду! - охотно согласился мальчик.

Но через некоторое время отец снова увидел его за картами. В этот раз ничего не сказал он Коле, просто перестал его замечать: не загляды­вал в тетради мальчика, не шутил с ним, не обращался к нему и запре­тил Коле приносить ему обед на участок. Коля терпел недолго. Однажды он улучил момент и, когда возле отца не было детей, подошел к нему и несмело, заикаясь от волнения, проговорил:

- Когда ты меня второй раз увидел за картами... это было в послед­ний раз.

Мир был заключен. Этой огромной семье каждый день был богат событиями: Маша получила похвальную грамоту, Геннадий занял первое место в соревновании по легкой атлетике, Лиду послали в район на смотр художественной самодеятельности, Володя научился читать по слогам, а Саня нашкодил: хотел почистить зубы коту, тот его поцарапал, и мать за это наказала шалуна.

Придя с работы, мать на несколько минут ложилась отдохнуть. Валя носила ей в кровать чашку горячего чая, Лида укрывала одеялом, Витя, отталкивая друг друга, лезли под кровать за шлепанцами - готовить их маме, чтобы надела, когда встанет.

Когда ночь спускалась на село, мать тихо, на цыпочках, выходила на кухню. Собрав все детское белье, склонялась над корытом. До полуночи шла, а усталости будто и не чувствовала,- откуда брались у нее, сама не понимала.

Найденные и согретые Деревскими дети погибших воинов (теперь их было двадцать девять) жили в доме нефтяного мастера в тепле и уюте одной дружной, верной, неразлучной семьей. Позже, когда все окончилось благополучно, страх миновал, печальное это событие отошло в прошлое, Валя говорила, что у нее было дурное предчувствие, и она не хотела отпускать мать. Собралась Александра Авраамовна за Волгу выменять кое-что из вещей на продукты.

Не нужно, мамочка! - уговаривала Валя.- Очень холодно, ты можешь замерзнуть в дороге.

А кожух зачем? Не бойтесь, я морозоустойчивая. На Сахалине была - выдержала! - отшучивалась мать.

Есть еще мука и горох, фасоли много. Молоко есть, сало. А скоро паек получим! убеждала Валя. - Погоди немного, пока потеплеет... Знаешь что? Давай я с тобой поеду!

- А школа? - рассердилась мать.- Школу можно бросать?

С грустью дети следили за тем, как она собирается в дорогу. Достала' из сундука старые детские платьица, две свои кофты, отцовскую гимнастерку, его старые сапоги, отрез шерсти, которым премировали ее в детском саду. Подержала его в руках, разгладила, любуясь, в глазах мелькнуло нечто похожее на сожаление.

- Мамочка, ты ведь говорила, что пошьешь себе платье...- сказала Валя.- Даже с портнихой в Ставрополе договорилась, ведь правда?

- Ну и что? - пожала плечами мать.- Договорилась, а теперь передумала. Не к лицу мне свекольный цвет. Синий я люблю, синий...

И положила отрез в мешок, туго перевязала веревкой. Взяла и провизию: полхлеба, бутылку молока, кусок сала и две луковицы. Надела кожух, пристроила мешок с вещами на спину, остановилась на пороге.

- Поехала я. Глядите мне, слушайтесь Валю и Машу. Малыши чтобы днем спали. Валя, спрячь спички или лучше носи их с собой. Маша, проверяй дневники учеников. Если будет очень холодно, не выходите из дому. На печке сидите. Возьмешь, Маша, мешок с белыми семечками, ты знаешь, где он спрятан, дашь им полакомиться.

Она говорила все это, а Витя Хвостик тем временем уцепился за край, ее юбки и не выпускал.

- Мамочка, а когда ты приедешь? - спросил он. Она взяла его на руки и поцеловала:

- Скоро, скоро, малыш. Через три-четыре дня ворочусь с гостинцами.

- От зайца?

- Ну, конечно, от серого зайчика.

Обняла старших, перецеловала маленьких и отправилась в путь по замерзшей реке. Валя вышла на крыльцо проводить мать, долго глядела ей вслед, и смутное предчувствие беды снова возникло в душе.

Дома все шло своим чередом. Порядок не нарушался. Днем малыши укладывались спать, старшие садились за уроки. Валя проверяла дневники, объясняла непонятное. Она, Маша и Нина Большая стирали, гла­дили, готовили. Вечером маленькие залезали на печь, щелкали семечки и рассказывали друг другу страшные сказки.

А отец был далеко от Отважного, в степи, на промыслах, где про­изошла авария. Ни на миг не мог он оторваться от работы. И о семье ничего не знал, так как замело все пути-дороги, и проехать было невозможно. Успокаивал себя тем, что дома все в порядке, ничего плохого не произошло. Но... увы! Дома было плохо. Прошло четыре, пять, шесть, а мать не возвращалась. С утра до вечера падал и падал снег.

Где моя мама? - хныкал Витя Хвостик.- Когда мама приедет? сказала «скоро», а ее нет и нет.

- Вот снег перестанет, дороги расчистят, и наша мама приедет,- успокаивала Валя.

Миновала еще одна неделя. Матери не было.

- Ничего, ничего, - уговаривала всех и прежде всего себя Валя.- с мамой ничего не случилось, она у нас бедовая. А завтра мы отоваримся. Пойдем в магазин, получим по восьмому талончику муку, я напеку блинов, поставлю на стол, а тут и наша мамочка приедет. Назавтра Маша и Валя собрались в магазин. Взяли мешочки, кульки.

- А продуктовые карточки? - напомнила Валя.

- Сейчас...- Маша взяла из-под подушки старый мамин ридикюль, открыла его.

В чем дело? Где карточки? Господи, где продуктовые карточки? та, кто вчера ходил в магазин?

- Погоди-ка, дай я посмотрю! - Валя выбросила из ридикюля какие-то квитанции, гребешок, рванула подкладку и со злостью швырнула ридикюль на печку. Карточек не было.

А ну-ка, Геннадий, Валентин, Борис, вы же ходили вчера в магазин, куда вы дели карточки? - руки у Вали дрожали, лицо пошло красными пятнами.

Положили сюда... в сумку, то есть в этот мамин ридикюль...- странно бормотал Борис. Вот и возьми там, где ты положил! - в отчаянии заплакала Валя. По-моему, мы положили в карман Геннадию...- сказал Валентин, - правда, Гена?

Кажется, я положил их на этажерку, в книгу, бросился к этажерке, схватил книжку, начал нервно листать. Нет... Но я точно помню.

Точно, точно...- передразнила Валя.- Скажите, что мне с вами делать?

Давайте искать все вместе,- сказала Маша.- Весь дом перероем, те, часто так бывает: ищешь, ищешь какую-нибудь вещь, а она там, где и не догадываешься. Где-нибудь завалялись наши карточки. Лежат и молчат.

Искали до вечера. Перевернули все в доме, все перерыли - кровати, постели, столы, тумбочки, обыскали печь, заглянули во все кастрюли, ведра и даже в духовку,- карточек не было.

Валя уже не кричала, не плакала. Сидела утомленно, бессильно опу­стив руки на колени. Дети, подавленные, притихшие, сбились в кучку, как ягнята.

- Не умрем с голоду! - сказала Маша.- Перебьемся, молоко есть, сало, немного круп осталось.

- А хлеб? - подняла голову Валя - Как мы проживем без хлеба? В окошко негромко постучали.

- Мама приехала, мама! - бросился в сени Витя Хвостик.

Нет, это была не мама, а соседка Дарья, пришла проведать детей. Но, едва переступив порог, она поняла, что! случилась беда, и спросила озабоченно:

- Почему вы такие тихие?

- Потеряли... Мы потеряли хлеб...- объяснил Витя Хвостик. Дарья схватилась за голову, заохала, запричитала, а потом, немного

успокоившись, начала выяснять положение.

- Сколько было карточек? На какое время? А-а, так всего лишь на неделю? Ну, ничего, не так уж страшно, - повеселела она.- Поможем вам, не убивайтесь. Среди людей живете. Вот только мама ваша уж больно задержалась. Послушайте, давайте пошлем телеграмму отцу...

- Нет! Ни в коем случае! - запротестовали старшие девочки.- Он, пока доедет домой, страшно будет волноваться. Да и как ему ехать - все замело!

На другое утро Дарья принесла полхлеба и молча положила на стол. За Дарьей пришкандыбал дед Сафроныч, принес несколько больших ломтей хлеба, а за ним явился председатель сельсовета.

- Идите в магазин, будете получать свою норму, как и получали, я договорился. А вы смотрите мне, растяпы,- пригрозил он мальчи­кам,- еще раз потеряете карточки, не пожалею.

Через два дня кто-то громко заколотил в дверь. Валя отворила. Соседский паренек крикнул:

- Ваша мама идет!

Старшие, как были, без пальто, без платков и шапок выбежали на улицу, малыши прилипли к замерзшим окнам.

...Она шла, сгорбившись, страшно похудевшая, за собой с трудом во­локла санки, на которых лежали мешки. Увидев детей, замахала руками: А ну, кыш домой, в хату, повыбегали голые. Воспаление легких захотелось схватить...

Она вошла в дом,- теплый, прибранный, уютный. Горит печурка, в кастрюлях булькает что-то аппетитное. Пол помыт, самодельные коврики вытряхнуты, посуда блестит, белье на кроватях свежее, дети аккуратно одеты и ничуть не похудели. «Помощницы мои дорогие, доченьки мои», - мысленно обращалась к старшим девочкам - Маше, Ниночке Большой. Не заметила Александра Авраамовна, как дети сняли с нее кожух, валенки, надели на ноги тапки, накинули на плечи платок, уложили в постель.

Чаю! Лида, быстренько налей маме чаю,- командовала Валя.- Давай, мамочка, мы тебе подадим...

Только когда мать поела, напилась и блаженно откинулась на подушки, Лида попросила:

Мамочка, расскажи нам, где ты была? Что с тобой случилось? И она коротко рассказала: попросилась на попутную машину, но на полдороги лед проломился, и машина с грузом пошла на дно, хорошо мелком месте. Люди выбрались на берег. Она, вся мокрая, она шла несколько километров, и когда вечером дошла до первой хаты бросилась на ночлег, то была вся заледеневшая. В этой хате у добрых людей и пролежала она почти месяц. А сообщить в Отважное не было никакой возможности. Да и о чем сообщать? Жар был у нее, и раскали ей потом, когда немного в себя пришла, что в бреду она называла всякие имена: Валя, Лида, Маша, Нина, Юра, Петя, Коля, Сережа, ... «Почему так много имен?» - недоумевали хозяева. И более всего их удивило то, что больная все повторяла: «Хвостик, где ты? Хвостик, сюда!»

Они думали, что это собачка! - сказал Юра, и все стали смеяться, полхопывать и тормошить Витю Хвостика. Но он насупился и сердито твердил:

Я не собачка, я мальчик.

Лида,- сказала мать, - возьми в кармане кожушка кулек. - Гостинец? - обрадовался и запрыгал Хвостик. В кульке были пряники - твердые, будто из железобетона,- двадцать девять пряников и леденцовый петушок,- гостинец от зайца Вите

Все хорошо, что хорошо кончается! 

В эту ночь в нашей стране никто не спал, даже маленькие дети. Во всех домах горел свет. Улицы и площади запрудили счастливые люди. Многие плакали. Когда радость бывает очень велика, когда приходит спасение, которого ждешь очень долго, иногда хочется пла­кать. Так было в ту ночь, 9 мая 1945 года.

- Фашистская Германия капитулировала! - звучал из репродукто­ров ликующий голос диктора.- Кончилась война!

В селе Отважном, на берегу Волги, в ту незабываемую майскую ночь танцевали, обнимались, плакали от радости женщины, старики, дети. На промыслах, у нефтяных вышек, собрались на митинг рабочие, масте­ра, инженеры. Больше четырех лет работали они в две смены, добывая горючее для наших непобедимых бронемашин и самолетов...

В День Победы, долгожданный и выстраданный, Деревские получили письмо от Дмитрия из госпиталя.

Он обещал, когда выпишется, приехать к родным. Все село читало это письмо и радовалось, и чуть ли не все село собралось за празднич­ным столом у Деревских. Дети хором пели, читали стихи, танцевали.

- Скучно нам будет без вас и ваших деток! - говорили хозяевам гости.

В Отважном уже знали, что Емельян Константинович получил назна­чение на Украину, в город Ромны.